Весна 

Я шел по тающей среди ранней весны поверхности, сотканной из пористого, крошащегося под ногами льда, местами уже сухого асфальта, разбавленной прошлогодней травой и фекалиями домашних любимцев моих сограждан почвы, а также талой воды с плавающими в ней окурками, фантиками от жевательной резинки и прочими останками товаров розничной торговли. Шел домой, обвиваемый промозглыми ветерками, под бесцветным вечереющим небом. Шел домой.

Мой дом - это временное средоточие зыбкого постоянства. Иногда мне кажется, что дом - это время, в течение которого чувствуеш себя хозяином своего времени. А квадратные метры и стены - просто необязательный его атрибут. В конце концов, большая часть времени, проводимого мной в этих стенах, проходит в забытьи, обычно называемом сном. Так или иначе, я шагаю, часто перепрыгивая неожиданные препятствия в виде разного рода весенней непроходимости.

Как правило, достигая дома, я сажусь за компьютер, чтобы набрать на клавиатуре какие-нибудь существенные, важные, может быть даже бессмертные слова, но чаще всего нажатия на все готовые клавиши воспроизводят лишь звенящую пустоту и девственную белизну электронного листа, который нельзя даже скомкать. От этого чистого листа не избавицца, привычно уничтожив доступный ощущениям предмет - он будет преследовать меня весь следующий день беспочвенным предвосхищением вдохновения, но, как обычно, в конце предаст. И я пишу первое, что приходит в голову: "ЙО_ПТ_ВА_ЮМ_АТЬ!"

Иногда меня ждет дома кое-кто, а иногда я сам кое-кого не жду. Вообще говоря, мое глубокое раздражение всем и вся началось как-то само собой. С некоторых пор мир вокруг превратился в один сплошной раздражитель, как бы стал вещью, о которой ты знаеш все, разобрав и собрав ее снова бесчисленное количество раз. Сначала эта вещь просто перестала быть интересной, вызывающей эмоции, а потом, когда исчезли не только эмоции, но и стереотипы их возникновения, начала перманентно раздражать. Что я должен сделать с этой вещью? Может, просто взять и выкинуть ее нах? Но ведь это вся моя жизнь, жизнь вообще. Я никогда не был склонен к суициду. Речь вообще не об этом, ни сейчас, ни в дальнейшем. В конце концов, ты - это все то, что кроме тебя. Ты - это то, что думают о тебе твои знакомые (иногда они даже проявляют уважение), это твоя специальность или наиболее ярко выраженные способности независимо от образования, это, наконец, твоя работа, женщина, которая считает тебя сейчас достойным своего тела…

Единственное, что заставляет меня сейчас стучать пальцами по клавишам, несмотря на глубочайшую внутреннюю деморализацию - это просто непроходимый патологический оптимизм, благодаря которому я все еще возвращаюсь "домой", да и просто возвращаюсь куда-нибудь, к кому-нибудь… Самое, наверное, главное, что я возвращаюсь к вопросу о том, куда я возвращаюсь, к чему хочу вернуцца и к чему хочу возвращацца. Это уже само по себе хорошо.

А жизнь имеет вкус и запах. Я это знаю точно. Она имеет вкус мерзкого кофе из красного ящика с надписью "Нескафе", запах отработанного бензина в лихорадочном такси, мчащего тебя из одной конторы в другую точно такую же. Она пахнет грязью поношенных купюр, пахнет ночными кострами у реки, дымом сигарет подвыпивших друзей. Она пахнет бумажной гнилью счет-фактур и кадровых документов, она пахнет угольным туманом вокзалов и дождевой сыростью чужих городов. Она пахнет истлевшими за день духами девушки, о которой ты мечтаеш весь день. Она появляется в трубке твоего телефона ангельским видением. Она улыбается… Это жизнь твоя изо всех сил стремицца к тебе, излучая невинное, неподдельное счастье, к тебе, нервно курящему за компьютером, к тебе, дрязгающему свои ботинки в весенней хляби, лакающему кислое пиво и внимающему тяжелым басовым рифам, льющимся из миниатюрных динамиков, застрявших, кажется, навечно в твоих ушах…

Я помню вкус жизни, но никак не могу его снова почувствовать. Что-то произошло, что-то случилось. Оно настигло неожиданно, но отнюдь не резко. Ничего подобного - я никогда не просыпался однажды потерянным. Но я проснулся однажды и неожиданно понял, что уже давно потерялся…