Жиреем вместе 

" Я потрясающе, фантастически красив.
Моя красота относится к той же категории явлений окружающего мира, что
восход солнца на горе Килиманджаро, рисунок созвездий в июльском небе или
кудрявые березки во ржи. То есть она вечна и безусловна. Никаких сомнений
она вызывать не может.
Каждое утро я стараюсь на нее полюбоваться. Тогда день обязательно
будет удачным и светлым, даже если на дворе слякоть и мерзость и денег, как
всегда, нету.
Иногда, правда, мне не удается этого сделать. Тут может быть несколько
объяснений. Возможно, я вчера выпил лишнего, и глаза с утра открываются с
трудом и неполностью. Или зеркало нужно наконец-то протереть. А может быть,
лампочка в прихожей опять перегорела. Но, так или иначе, это означает, что
день уже пропал, прожит будет наверняка бездарно, и хорошо еще, если морду
не набьют.
Каждый день я стараюсь сделать для своей красоты что-нибудь хорошее. То
причешусь, то умоюсь. Или хотя бы волосок из бороды выдерну. А в
торжественных случаях я натираю свою красоту особой суконкой, чтобы она
блестела под лучами солнца. Я даже собираюсь однажды купить для этого
специальную пасту, но спешить мне некуда, потому что красота моя и так
никуда не денется.

Но на самом деле жить с такой красотой не так уж просто.
Женщины, стыдясь своего ложного совершенства рядом с моими чистыми и
прекрасными линиями, уходят к уродливым мужчинам, чтобы блистать на их
волосатом и кособоком фоне.
Начальство, остро чувствуя в моем присутствии собственную плешивость и
морщинистость, орет на меня, выпучив глаза. Оно не добавляет мне зарплату,
не продвигает по службе и вообще грозится уволить.
Милиция, та вообще не может мимо меня спокойно пройти. Она понимает,
что такая красота просто так по улице ходить не станет, и наверняка тут не
обошлось без мафии или других высших сил. Она долго сличает мою красоту с ее
жалким оттиском в измятом паспорте, понимая, что придраться тут не к чему, а
вот так взять и отпустить тоже не годится. Потом она со вздохом отдает мне
свою, никому не нужную, честь, чтобы, обойдя квартал, снова спросить
паспорт.

Все это очень неприятно на самом деле.
Но я не отчаиваюсь. Я знаю, что завтра утром вновь увижу настоящую
неподдельную красоту. Если, конечно, лампочка в прихожей не перегорит. А
зеркало я сегодня же непременно протру.
Вот приду с работы и протру, для меня это сущий пустяк." (С) Дм. Горчев.

Зощенко: Мелкий случай из личной жизни: Рассказ о любвиГолубая книга: Рассказы о Любви
 
Рассказ: Мелкий случай из личной жизни

Иду я раз однажды по улице и вдруг замечаю, что на меня женщины не смотрят.

Бывало, раньше выйдешь на улицу этаким, как говорится, кандебобером, а на тебя смотрят, посылают воздушные взгляды, сочувственные улыбки, смешки и ужимки.

А тут вдруг вижу – ничего подобного!

Вот это, думаю, жалко! Все-таки, думаю, женщина играет некоторую роль в личной жизни.

Один буржуазный экономист или, кажется, химик высказал оригинальную мысль, будто не только личная жизнь, а все, чего мы ни делаем, мы делаем для женщин. И, стало быть, борьба, слава, богатство, почести, обмен квартиры и покупка пальто и так далее и тому подобное, – все это делается ради женщины.

Ну, это он, конечно, перехватил, собака, заврался на потеху буржуазии, но что касается личной жизни, то я с этим всецело согласен.

Я согласен, что женщина играет некоторую роль в личной жизни.



Все-таки, бывало, в кино пойдешь, не так обидно глядеть худую картину. Ну там, ручку пожмешь, разные дурацкие слова говоришь, – все это скрашивает современное искусство и бедность личной жизни.



Так вот, каково же мое самочувствие, когда раз однажды я вижу, что женщины на меня не смотрят!



Что, думаю, за черт? Почему на меня бабы не глядят? С чего бы это? Чего им надо?

Вот я прихожу домой и поскорей гляжусь в зеркало. Там, вижу, вырисовывается потрепанная морда. И тусклый взор. И краска не играет на щеках.



«Ага, теперь понятно! – говорю я сам себе. – Надо усилить питание. Надо наполнить кровью свою поблекшую оболочку».

И вот я в спешном порядке покупаю разные продукты.

Я покупаю масло и колбасу. Я покупаю какао и так далее.

Все это ем, пью и жру прямо безостановочно. И в короткое время возвращаю себе неслыханно свежий, неутомленный вид.



И в таком виде фланирую по улицам. Однако замечаю, что дамы по-прежнему на меня не смотрят.

«Ага, – говорю я сам себе, – может быть, у меня выработалась дрянная походка? Может быть, мне не хватает гимнастических упражнений, висения на кольцах, прыжков? Может, мне недостает крупных мускулов, на которые имеют обыкновение любоваться дамы?»

Я покупаю тогда висячую трапецию. Покупаю кольца и гири и какую-то особенную рюху.

Я вращаюсь, как с*кин сын, на всех этих кольцах и аппаратах. Я верчу по утрам рюху. Я бесплатно колю дрова соседям.

Я, наконец, записываюсь в спортивный кружок. Катаюсь на лодках и на лодчонках. Купаюсь до ноября. При этом чуть не тону однажды. Я ныряю сдуру на глубоком месте, но, не достав дна, начинаю пускать пузыри, не умея прилично плавать.

Я полгода убиваю на всю эту канитель. Я подвергаю жизнь опасности. Я дважды разбиваю себе башку при падении с трапеции.

Я мужественно сношу все это и в один прекрасный день, загорелый и окрепший, как пружина, выхожу на улицу, чтобы встретить позабытую женскую одобрительную улыбку.

Но этой улыбки опять не нахожу.

Тогда я начинаю спать при открытом окне. Свежий воздух внедряется в мои легкие. Краска начинает играть на моих щеках. Морда моя розовеет и краснеет. И принимает даже почему-то лиловый оттенок.

Co своей лиловой мордой я иду однажды в театр. И в театре, как ненормальный, кручусь вокруг женского состава, вызывая нарекания и грубые намеки со стороны мужчин и даже толкание и пихание в грудь. И в результате вижу две-три жалкие улыбки, каковые меня мало устраивают.

Там же, в театре, я подхожу к большому зеркалу и любуюсь на свою окрепшую фигуру и на грудь, которая дает теперь с напружкой семьдесят пять сантиметров.

Я сгибаю руки и выпрямляю стан и расставляю ноги то так, то так.

И искренне удивляюсь той привередливости, того фигурянья со стороны женщин, которые либо с жиру бесятся, либо пес их знает, чего им надо.

Я любуюсь в это большое зеркало и вдруг замечаю, что я одет неважно. Я прямо скажу – худо и даже безобразно одет. Прекороткие штаны с пузырьками на коленях приводят меня в ужас и даже в содрогание.

Но я буквально остолбеваю, когда гляжу на свои нижние конечности, описанию которых не место в художественной литературе.

«Ах, теперь понятно! – говорю я сам себе. – Вот что сокрушает мою личную жизнь – я плохо одеваюсь».

И, подавленный, на скрюченных ногах, я возвращаюсь домой, давая себе слово переменить одежду.

И вот в спешном порядке я строю себе новый гардероб. Я шью по последней моде новый пиджак из лиловой портьеры. И покупаю себе брюки «Оксфорд», сшитые из двух галифе.

Я хожу в этом костюме, как в воздушном шаре, огорчаясь подобной моде.

Я покупаю себе пальто на рынке с такими широкими плечами, которых вообще не бывает на нашей планете.

И в выходной день однажды в таком наряде выхожу на Тверской бульвар.

Я выхожу на Тверской бульвар и выступаю, как дрессированный верблюд. Я хожу туда и сюда, вращаю плечами и делаю па ногами.

Женщины искоса поглядывают на меня со смешанным чувством удивления и страха.

Мужчины – те смотрят менее косо. Раздаются ихние замечания, грубые и некультурные замечания людей, не понимающих всей ситуации.

Там и сям слышу фразы:

– Эво, какое чучело! Поглядите, как, подлец, нарядился! Как, – говорят, – ему не стыдно? Навернул на себя три километра материи.

Меня осыпают насмешками и хохочут надо мной.

Я иду, как сквозь строй, по бульвару, неясно на что-то надеясь.

И вдруг у памятника Пушкину я замечаю прилично одетую даму, которая смотрит на меня с бесконечной нежностью и даже лукавством.

Я улыбаюсь в ответ и три раза, играя ногами, обхожу памятник Пушкину. После чего присаживаюсь на скамеечку, что напротив.

Прилично одетая дама, с остатками поблекшей красоты, пристально смотрит на меня. Ее глаза любовно скользят по моей приличной фигуре и по лицу, на котором написано все хорошее.

Я наклоняю голову, повожу плечами и мысленно любуюсь стройной философской системой буржуазного экономиста о ценности женщин.

Я подмигиваю Пушкину: дескать, вот, мол, началось, Александр Сергеевич.

Я снова обращаюсь к даме, которая теперь, вижу, буквально следит немигающими глазами за каждым моим движением.

Тогда я начинаю почему-то пугаться этих немигающих глаз. Я и сам не рад успеху у этого существа. И уже хочу уйти. И уже хочу обогнуть памятник, чтобы сесть на трамвай и ехать куда глаза глядят, куда-нибудь на окраину, где нет такой немигающей публики.

Но вдруг эта приличная дама подходит ко мне и говорит:

– Извините, уважаемый… Очень, – говорит, – мне странно об этом говорить, но вот именно такое пальто украли у моего мужа. Не откажите в любезности показать подкладку.

«Ну да, конечно, – думаю, – неудобно же ей начать знакомство с бухты-барахты».

Я распахиваю свое пальто и при этом делаю максимальную грудь с напружкой.

Оглядев подкладку, дама поднимает истошный визг и крики. Ну да, конечно, это ее пальто! Краденое пальто, которое теперь этот прохвост, то есть я, носит на своих плечах.

Ее стенания режут мне уши. Я готов провалиться сквозь землю в новых брюках и в своем пальто.

Мы идем в милицию, где составляют протокол. Мне задают вопросы, и я правдиво на них отвечаю.

А когда меня, между прочим, спрашивают, сколько мне лет, я называю цифру и вдруг от этой почти трехзначной цифры прихожу в содрогание.

«Ах, вот отчего на меня не смотрят! – говорю я сам себе. – Я попросту постарел. А я было хотел свалить на гардероб недостатки своей личной жизни».

Я отдаю краденое пальто, купленное на рынке, и налегке, со смятенным сердцем, выхожу на улицу.

«Ну, ладно, обойдусь! – говорю я сам себе. – Моя личная жизнь будет труд. Я буду работать. Я принесу людям пользу. Не только света в окне, что женщина».

Я начинаю издеваться над словами буржуазного ученого.

«Это брехня! – говорю я себе. – Это досужие выдумки! Типичный западный вздор!»

Я хохочу. Плюю направо и налево. И отворачиваю лицо от проходящих женщин.

Но вот что интересно – этот небольшой случай произошел со мной года два назад.

И хотя за эти два года я, казалось бы, еще больше постарел, но тем не менее этим летом я познакомился с одной особой, и она, представьте себе, мною сильно увлеклась. И, главное, смешная подробность: я в это лето одевался, как нарочно, исключительно худо. Ходил черт знает в каких штанах и в дырявых спортивных туфлях.

И вот тем не менее это на любовь не повлияло. И я через это счастлив и доволен, и даже мы вскоре женимся по взаимной любви.

И я надеюсь, что то, что вы прочтете в следующем рассказе, – с нами не произойдет.

Да, все так. В дырявых штанах. И никакой боли

про боль заинтересовало.

Ну эти терзания: съесть, не съесть, полениться или заниматься, толста ли я или нет? Это всё какая-то боль, пытаться соответствовать даже не своим представлениям о здоровье и красоте.

энауэнэ писала : Ну эти терзания: съесть, не съесть, полениться или заниматься, толста ли я или нет?

первое - боль
второе - полуболь
третье - попаболь

Да просто сракоболь. Да и толстенькая я поживее

vi\_goldman писал : учитесь, жирдяи

Ты чё делаешь в нашей теме, Тощий Валера?!))

ищет, кого бы обезжирить

ReVакцинация писал(а) : ищет, кого бы обезжирить

Бугагашеньки)
Рева, у Вас на редкость обостренное чувство справедливости. Мне простить Валерия рекомендовали, а сами третируете непристанно)

Это просто наблюдение, ни в коем случае не обвинение. Я бы даже сказал, что у Вас получается весело, озорно и (почти) беззлобно)

Инжектило писал : Это просто наблюдение, ни в коем случае не обвинение. Я бы даже сказал, что у Вас получается весело, озорно и (почти) беззлобно)

Это называется - хорошо поставленное чувство юмора.
Не то что у тебя, глупый, самовлюбленный валенок.

Моеимязанято писал :
Не то что у тебя, глупый, самовлюбленный валенок.

... сказал бесхребетный куколдище)

А ха ха ха!

Нет.

А-ХА-ХА-ХА!

(Трибьют Валере)))

Инжектило писал :

vi\_goldman писал ... : учитесь, жирдяи

Ты чё делаешь в нашей теме, Тощий Валера?!))

да скучно одному худеть, не перед кем выё..