Для ознакомления 

Приведу вам интересную статью о том как жили священники в годы гражданской войны и репрессий ВКП(б)
—-
Непокоренный Савкин.

Привычно казенно стучит машинка, взвизгивает лентой, отбивая строку за строкой. Новое, аккуратное «с иголочки» дело: «Начальнику Пермского Оперсектора ОГПУ. РАП ОРТ: По имеющимся в Секретном Отделении материалам священник села Дуброва, Оханского района СЕМЕН ФЕДОРОВИЧ САВКИН является ярым противником Соввласти и ее мероприятий, систематически ведет анти-советскую агитацию среди граждан данной местности, против колхозного движения, хлебозаготовок и т.д.»…И вот сидит он перед камерой фотографа, сельский батюшка, «бунтарь» и «злоумышленник», не умевший должным образом скрыть своего нелояльного настроя. Как сложилась его судьба, чем закончились его мытарства, мы не знаем. Это – середина пути, конец которого затерялся где-то в хрониках 30-х.

Из протокола допроса

Почти «чеховский» случай. Не совершал он ничего противозаконного, и с политической линией ознакомлен достаточно: «Никаких антиколхозных разговоров я не вел, тем более что нас предупредили, что нельзя ничего говорить, например, в начале коллективизации вызывали в город Оханск в милицию и продержали двое суток под арестом, предупредив, что если будем говорить что-либо против коллективизации, то пойдем под суд»[1].

На вопросы отвечает кратко, по существу:

Род занятий: священник Дубровской церкви Оханского района Уралобласти. С 1916 г.

Семейное положение: женат, на иждивении 5 человек.

Пользуется ли избирательным правом: лишен.

Имущественное положение: пчел 17 семей, имел 1 корову до нынешнего года, 1 коза.

Образование: Пермское Пастырское училище.

Происхождение: из крестьян.

Партийность: беспартийный, ни в каких обществах не состоял.

Политические убеждения: не имею.

Из комментария к анкете следует, что батюшка этот начинал когда-то на Белой Горе и лишь по счастливому стечению обстоятельств уцелел. В монастырь поступил в двенадцатилетнем возрасте и шесть лет находился под руководством игумена Варлаама (Коноплева) до тех пор, пока его однажды не присмотрел в помощники Епископ Палладий. Так он и оказался в Перми. В 1913-м году определили для него первую ступень послушания – псаломщика при архиерейском доме, а затем и диакона. Священником он стал уже при Владыке Андронике (Никольском), и в 1917-м, во время смуты, отправлен на дальний приход в с. Дуброво, возможно, с тем расчетом, чтобы был подальше от губернского центра, где политические события ощущались довольно остро.

А дальше, как и в других делах 1932-го года, подследственный излагает самую суть, старается все-все объяснить, чтобы не быть неправильно понятым: «Мои обиды и недовольства Соввластью вызывались исключительно потому, что на меня как на священника со стороны местных властей налагались непосильные налоги, как например я с июля по январь заплатил 527 рублей разных обложений, сдал меду около 7 пудов, налагали на меня кудели 15 пудов и, наконец, вновь поднесли налог на 1009 рублей. Ясно, что я считал такую налоговую политику несправедливой, да и вы тоже скажете, что это правильно.»[2]

…Слушают, не возражают, и он ободренный общим вниманием, продолжает: «Кроме того, само положение Церкви теперь совершенно в иных условиях, чем это было раньше (раньше со священнослужителей налогов не брали), теперь на священников смотрят как на врагов, не понимая сути дела. Естественно, что такие факты иногда вызывали во мне горячность и на почве нервности я отзывался нехорошо о Соввласти. Будучи же с тем или иным лицом, находящемся со мной в аналогичном положении, я безусловно обменивался мнениями о житье-бытье, о налогах и прочее. Но все эти разговоры никакой злономеренной цели, цели агитации против Соввласти и ее мероприятий не носили, а были просто как обмен мнениями.»[3]

Каждый раз, когда в следственных делах встречаются подобные показания, поневоле ставишь себя на место этих несчастных. Да, они не были готовы к тому, что террор возобновится с новой силой и не предполагали, что в вину им будет вменяться не действие, а «мыслепреступление». И, все же, судя по тому, как откровенно они ведут себя на следствии, можно предположить, что это люди, не пережившие травмы гражданской войны до разделения на «своих» и «чужих» в обыденной жизни. Они до последнего не теряют надежды на то, что те, от кого зависит определение их участи, соотечественники, русские люди, вникнут, разберутся, поймут, наконец, где справедливость.

Так же просто, неискусно этот деревенский священник пытается объяснить и свое участие в событиях гражданской, не ведая, что показаний против него собрано уже достаточно и допрос ведется лишь для проформы.

«С крестом на супостаты»

Судя по материалам дела, жизнь отца Симеона после революции протекала захватывающе, бурно. В 1918-м, летом, в разгар красного террора, приключилась ему пренеприятная оказия. Батюшка обычным порядком совершал службу, когда из соседнего села поступили известия: из города к ним направляется отряд красноармейцев «со сбором». В нескольких местах уже побывали и везде одно: берут церковные кассы, грабят, чинят насилие, не щадят ни малого, ни старого. И вот тут-то отец Симеон проявил несмирение – взлетел на колокольню, и, что было сил, ударил в набат, созывая народ. Людей собралось до тысячи из Дуброво и окрестных деревень.

Картина той героической обороны сохранилась, благодаря воспоминаниям свидетелей. Собрались всем сходом: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Господи, благослови! Пресвятая Богородице спаси нас!» За Церковь, за веру, за жен, за невест.... Навстречу красногвардейцам выступил из села отряд крестьян числом 25 человек, вооруженных обрезами, да вилами, впереди на лошади с крестом в руках – священник.

Что заставило их вернуться? Опасение, что красные зайдут с другой стороны, а, может быть, осторожность и страх перед невинным пролитием крови, но на середине пути «разведывательный рейд» повернул назад. «Гости» же не заставили себя долго ждать, и вскоре появились у здания управы, где их уже поджидал народ. Вели себя по-хозяйски, уверенно, не убеждали, а требовали денег, продуктов, зерна.

То, что вошло в потом хронику гражданской войны как Дубровское восстание кулаков, может быть оценено как таковое лишь с большой натяжкой. По сути это было неподчинение крестьянского схода бесчинствующему продотряду. И, если бы не увещания священника не превысить меру, красноармейцы, вероятно, полегли бы в тот день все до одного. На площади перед управой произошла стычка, один из отряда, вероятно, командир, был убит, и еще один ранен. Отряд бесславно удалился, а мужики, окрыленные победой, пораскинув, решили установить в селе самоуправление до полного восстановления законного порядка. «Порядок» и был восстановлен через несколько дней другим – карательным отрядом, и восемь наиболее активных участников «восстания» были тут же расстреляны. Отца Симеона, допросив, и установив, что в избиении «героев» он не участвовал, отпустили.

Все эти печальные факты фиксирует протокол. А батюшка и не думает отрицать: «Действительно, в то время народ созывался на восстание набатом. <…> Я помню, как на площади около помещения волостного правления была толпа народа и били красногвардейцев, я это видел лично, но в побоях я никакого участия не принимал. Наоборот, я заступался, чтобы не били»[4].

Невольный участник «уральской Вандеи», он не видит преступления в том, что для него и для его паствы было в тот момент справедливым выступлением против явного беззакония и грабежа. Да и где «законный порядок», а где произвол, кто мог дать ответ до окончания гражданской войны?

Как трудно сопрягались тогда в хаосе 1918-го – 19-го годов естественное чувство справедливости и заповедь о смирении и о подчинении власти! Не успев придти в себя от пережитого, отец Симеон уже на ходу поправлял лямку, едва поспевая за строем …товарищей красноармейцев. Принудительная мобилизация 1919-го года не предполагала исключения для лиц духовного звания. Опасаясь своим отказом навлечь на деревню новую расправу властей, он поневоле почти полгода числился бойцом 30 Красной дивизии 17-го Уральского полка. Благо, проку от него не было никакого, и вскоре его перебросили в отдел снабжения.

С учетом этого факта его участие в стычке 1919 г., вероятно, осталось бы погребенным под слоем праха, если бы последующие события не потребовали от него четкого нравственного выбора.

«Быть агентом отказываюсь»

При каких обстоятельствах его заполучили в «агенты», мы, вероятно, никогда не узнаем, но материалы следствия содержат еще один любопытный документ – характеристику из секретного Оперсектора ОГПУ. Из нее явствует, что «священник Савкин Семен Федорович был завербован 12 апреля 1925 года и направлен для использования в группе церковников»[5].

Очередная «принудительная мобилизация», однако так и не достигшая цели. Текст проливает свет на историю этого вынужденного «сотрудничества»: «Савкин ни одному районному уполномоченному никаких материалов не давал, а наоборот категорически отказывался являться в указанный срок и место. В феврале 1929 года Савкин по почте в адрес Окротдела ОГПУ прислал заявление в 3-х экземплярах следующего содержания: “быть агентом тайным или явным я как православный священник категорически отказываюсь” <…> и так до момента ареста Савкин упорно от работы отказывался хотя и давал несколько сведений, но они никакой ценности абсолютно не представляли. Например в одной из сводок о степени религиозности в массах он написал: “главная причина падения народной религиозности это потому, что в школах прекратили закон божий”» (с сохранением орфографии источника)[6]. И вот этого-то ему простить никак не могли.

То, что так и осталось для него тайной неразгаданной – огромный и казалось не имевший пределов подоходный налог, вызвавший его искреннее возмущение, – по-видимому, было следствием сделанного им выбора. В стопке документов сохранилось красноречивое свидетельство неравного «поединка» между священником и местными властями – один из многочисленных листов с начислением выплат[7].



Извещение. С. Дубровка

Савкину С.

Дубровский с/c (сельсовет) предлагает в 2-х дневный срок внести в кассу с/c следующие суммы:

Единовременный культ-налог 504 р. 75

Самообложения 504 р. 75

Итого - 1009 р. 80 к.

В случае неуплаты 2-хдневного срока будут приняты меры принудительного взыскания.

25/ I. 30 Финотдел с/с И.Колчанов

Председатель с/с С. Понамарь

Небольшой, примерно в половину листа, пожелтевший от времени документ с твердым росчерком – автографом адресата, выполненным красным карандашом поперек текста распоряжения: «исторический документ на память».

…Несколько отчаянных попыток воззвания к совести членов сельсовета, несколько случаев сопротивления хищническим поборам, и дело на «ярого противника колхозного строительства» было принято к производству. А дальше обычным чередом – томительные допросы по кругу, наскоро собранные и подшитые к делу свидетельские показания, и через два месяца с момента ареста о. Симеона, 2-го апреля 1932 года, подоспел приговор тройки ОГПУ с обвинением по статье 58-10-13 УК и определением меры пресечения – пять лет концлагеря[viii].

Сугубо «политическое» дело, из тех, что едва ли когда-нибудь попадут в поле зрение Комиссии по канонизации. Один из тысяч священников с переломанной судьбой, не раз униженный, лишенный прав и голоса в новой системе общественно-государственных отношений. Простой, не имевший ни образования, ни каких-то особых пастырских дарований, но все же со своим, внутренним человеческим достоинством и укорененным представлением о том, что можно и чего нельзя, где правда, и в чем беззаконие. Близкий своей пастве, смиренно принявший ту же «крестьянскую долю», объявленный врагом, задавленный налогами, но так и не покоренный.

—-
P.S. Про цены:
Подоходный налог в СССР был, как известно 12 %.
А какими были цены ?
В те годы нарком внутренних дел получал 3500 рублей в месяц, генерал, командир дивизии Красной Армии -2200; командир полка - 1800; командир батальона - 850; учитель от 250 до 750; стипендия студента - 170; библиотекарь - 150; завсклада - 120. Хлеб стоил 90 коп.; мясо - 7 руб.; сахар - 4,50; водка 6 руб.; мужской костюм - 75.

—-

[внешняя ссылка]